Записки из родильного дома

История 1 РЕАЛЬНАЯ

В 4 утра я еще не спала. Это было нормой уже месяца три. Я не одна бодрствовала, со мною продолжал активную фазу тот, чьи ноги почему-то желали недоброго моим ребрам, и чья голова за что-то мстила моему мочевому пузырю. Коротая ночь за компьютером в глобальной сети Интернет, я уже не задавала в поиске тему вопроса, типа «Предвестники родов» или «Как понять, что вы рожаете?». Не понять, не обратить внимания на настоящие схватки, перепутать их с ложными нельзя, это я сообразила тут же, как только затвердел живот, схватило поясницу, и тупая, но настойчивая боль сначала сдавила матку, а затем прорезала себе путь ниже — на выход. Я даже не глянула на секундную стрелку. И думать запретила себе о том, что вот оно началось. Последние две недели подобные мысли превратили меня в параноика, а сама я всех вокруг — в невростеников. Дошло до того, что за неделю до ПДР, после пары часов смазанных болей в спине в первом часу ночи, я потащила мужа в роддом, где добрый тетя доктор констатировала 1,5 пальца раскрытия шейки и любезно предложила переночевать в родзале! Конкуренция на обладание палатой была велика. Это предложение мигом охолодило весь мой пыл и желание срочно родить сменилось прямо противоположным. Беременность меня вновь устраивала и ничем не мешала. Следующие 4 дня я уже не устремляла зовущий взгляд в слив унитаза, в надежде обнаружить там незаметно отошедшую слизистую пробку. Тонус оставлял меня равнодушной, я даже как будто была бодра и подвижна.

Когда схватка повторилась, я только вспомнила, что у меня немытая голова. Неловко может получиться — первая встреча воочию, а я вся такая не нарядная. Похожие простые и полудетские мысли посещали меня до 6 утра, когда я решила, наконец, действовать. Для начала приняла расслабляющую ванну, затем закинула зубную щетку в пакет, заботливо собранный для самого светлого момента в жизни еще за месяц до вероятного дня родов.

После ванны я прилегла на диванчике. Хотелось спать. Этим желанием и было продиктовано решение дождаться последует ли продолжение схваток и, если нет, высушиться на скорую руку и бегом под одеялко к мужу, а иначе полный марафет — с муссом, спреем и укладкой. Марафета избежать не удалось.

Помню, как с укладкой и вполне терпимыми болями от схваток я легла, прижавшись носом к спине мужа и в голове отчетливо прозвучали его слова: «Не волнуйся, я определю, когда у тебя начнутся настоящие схватки!». И тогда я подумала, что вот сейчас я его проэкзаменую. И со звонком будильника мой любимый благополучно провалил экзамен, оценив мое состояние, как очередной приступ паранойи.

Время 9 утра. Муж отправился на работу, я в кровать — досыпать остатки утра. Вместо овец считала схватки. Позвонили из ЖК, велели явиться для сдачи анализа мочи. Я вежливо отказалась: как-нибудь в другой раз. Вернулась к погоне за сном. Успешно. В районе 10-ти мне удалось улететь в нереальность, а уже в 11-ть очередная, но более настойчивая схватка грубо и беспардонно выдернула меня из небытия, и слезы подступили к горлу. Вот тут я и решилась позвонить своему врачу в роддом. Та с легким сердцем констатировала начало родов и пригласила приехать в роддом. Я вызвала мужа с работы и машину на мягком ходу для моей транспортировки к месту главных событий.

В роддоме начинается долгий, бюрократичный процесс оформления документов. Муж суетится в приемном покое. Я на кушетке с тремя пальцами открытия. На часах 13:00. А потом набор необходимых процедур, неоднократно описанных на разных сайтах и форумах, прошедшими через это роженицами. Клизма. Благо я ночь провела за отгадыванием кроссвордов, сидя на унитазе — это значительно укоротило время моего пребывания в кафельном закуточке с душем и ведром доверху набитым окровавленными салфетками. Я гляжу по сторонам, стараясь зафиксировать в памяти всякую деталь - потом девчатам на форуме нужно будет отрапортовать. В уме возникает лишь словосочетание «больничная разруха«. И на фоне этих декорация я в ночнушке 50-сят последнего размера. Вид комичный и нелепый. Успеваю зарисоваться мужу, вызывая смех сквозь слезы. Ещё сдаю кровь и очень неприятный мазок из попы, после чего меня уводят в родзал.

Родзал — небольшая, холодная палата, вся в желтом... цвет клеенки. С кроватью и креслом. Так вобщем больше ничего в глаза не бросилось. Белье — одно название. Ветхие тряпочки, жесткие и посеревшие от частого кипячения, но после ночнушки я уже ничему не удивляюсь. Мне велели лечь на кровать, я повиновалась. Еще раз посмотрели раскрытие — 5 пальцев, это спустя три часа с тех пор как мы приехали. Потом познакомили меня с моей акушеркой. Молоденькая девушка Наташа. От неё пахло сигаретами. За что я ей благодарна, так это за её упертость. Она стойко держалась, отвергая то ласковые, то требовательные назначения врача — ввести мне легкий наркотик. Врачу дико хотелось превратить мои роды в сплошное удовольствие. Но я все же склонна думать, что таким образом она собиралась «убрать» единственного свидетеля творящегося произвола. Далее поймете, что я имею ввиду.

Примерно на 5,5 пальцах раскрытия врач сунула в меня крючок и разорвала плодный пузырь. Я ожидала, что спросят моего на то разрешения и «А» сказать не успела, как из меня вылилось водички с чайную ложку. Это оттого, что головка малыша была уже низко и препятствовала отходу вод. Схватки продолжались, но мне было совсем не больно, поэтому, когда прозвучало предложение прибегнуть к обезболиванию эпидуралом, согласилась скорее с перепугу, чем от невозможности сносить эти муки. Пока анестезиолог ковыряла мне в позвоночнике, параллельно комментируя каждое свое действие, я все больше сомневалась в верности принятого решения. Эта процедура показалась мне болезненней идущих в тот момент схваток, да и мысли о возможных плачевных последствиях тут же закопошились в голове. Позвоночник — это вам не шуточки. Но когда действие анестезии закончилось и я успела словить две схватки преходящие в потуги, все сожаления улетучились.

Что за ощущения с трудом вспоминаю. Можно сравнить разве что с тем, как немеют отсиженные ноги — их вроде и чувствуешь, а боли нет и управлять ими получается с трудом. У меня ко всему прочему, они еще и похолодели, а затем и цвет приобрели приятно-синеватый, так что все, кто колдовал вокруг меня не на шутку всполошились. Я сама оставалась равнодушна к происходящему, решив для себя, что это только их проблемы, сами пусть и разбираются. А вот когда меня охватила дрожь, такая, что зубы стучали, и я застонала, что мерзну, — проблемы появились и у меня. Холод пронизывал до костей, все тело сотрясалось, будто в конвульсиях. Я себя чувствовала жалкой, словно озябший щенок в подворотне, и все пыталась контролировать свое тело, приказывая мышцам расслабиться. Но мышцы слушались ровно пару секунд, после чего резко напрягались, как от пронзительной боли, и я вновь заходилась мелкой дрожью. Глаза я держала закрытыми. Все воспринимала через слух. Слышала, как врач раздает распоряжения: «Принесите еще одеяло! Введи ей демидрол, пусть поспит, она с 4-х утра рожает.». Узнавала голос акушерки: «Я сама тут мерзну... а как ее ноги, порозовели?». И новый голос, незнакомый: «Ой, а что это у вас девочку так трясет?!». Потом кто-то взял мою руку. Я приоткрыла один глаз — врач растирает мою ледяную ладонь в своих крупных горячих руках: «Алла, что ты чувствуешь? Схватки чувствуешь? Вот схватка пошла, ты ее почувствовала?». А я только и могла, что повторять, стуча зубами — «холодно... холодно...»

Подействовал демидрол, будто по венам пустили теплое молоко. Стало хорошо, дрожь отпустила, потянуло в сон. Тем временем, осмотр, уже последний, показал раскрытие семь пальцев. Уже скоро. Совсем не страшно, только вот дрожь возвращается. Опять эта нелепая трясучка, да еще воды понемногу подтекают, лежу в луже. Уже никаких вмешательств со стороны медперсонала, осталось только ждать. Меня оставляют одну. Я не против, я борюсь с очередным приступом дрожи. Наконец, начинает получаться. Еще одно усилие воли и я подчиню себе свое непослушное тело. Только вот по мере согревания, все более ощутимы становятся схватки, возвращается чувствительность к ногам. Заглянувшая на секунду врач предложила лечь на бочок. В этой позе головка ребенка упрется в родовые пути и простимулирует начало потуг. Мне уже было все равно — повелевайте, я полна смирения и послушания, я утомлена ожиданием и все еще хочу спать, хотя спать следовало, когда вкололи снотворное. Легла на бок. Лежу, жду. В палате кроме меня опять никого. И вот ту, как говорится, дождалась, если бы не живот, свернулась бы я тугим калачиком. Мощная схватка. Больно. Сравнить боль не с чем. Это отдельная разновидность боли. И головку чувствую вот уже близко. Сдавленный стон тянется из груди и по пустой палате. В коридоре голоса, болтают о незначительном, про меня, похоже, забыли. Коротенькое облегчение и почти тут же следующая схватка. На этот раз головка подарила мне сильнейшее чувство распирания. Я застонала призывнее. Слышу в коридоре про меня вспомнили: «Там ваша стонет». И в ответ доносится фраза, заставившая меня занервничать: «Она еще минут 10 будет стонать, там пока не полное открытие». Я стала стонать возмущенно, как можно громче, врач неохотно отозвалась на мои стоны, задержалась еще на пару мгновений в проходе, перекинулась парой фраз с кем-то в коридоре. Я в ужасе ожидаю новой схватки. Подходит врачи запускает в меня свою ручищу, проверить раскрытие. Палату оглушает ее вопль: «Девочки!». Оказалось головка уже пошла. Нужно было скорее перебираться в кресло, но я же не акробат! В ногах нет сил, промеж ног голова ребенка. «А кому сейчас легко?!», — ответили мне безжалостно. И не разрешили рожать в кровати.

Кресло уровнем выше, но преодолев силу притяжения, я покорила эту вершину и напоролась на новое сверхсложное препятствие в виде подножников на кресле: так расставить ноги я не в состоянии по чисто анатомическим причинам. Вообще дико, что эти штуки не регулируются, неужели кто-то решил, что они универсальны и для высоких, и для махоньких, для хрупких и тучных рожениц?! Велено было упереть ноги в основание подножников, но как я не силилась, ничего не вышло. И попытки акушерки подарить мне растяжку Алины Кабаевой так же не увенчались успехом. Тогда все дружно согласились, что упора на одну ногу будет достаточно. Мне надели бахилы. Нога, которая не дотягивалась до упора, оказалась в руках у кого-то в белом халате, там и осталась до конца. Начались потуги. Вспомнилось, заученное еще с середины срока правило — тужить в боль, но первая же попытка оказалась неудачной. Я надорвалась в крике, за что получила нагоняй от акушерки, но крики не прекратились. Я кричала, что не могу больше и меньше тоже не могу, что передумала рожать, что хочу домой и к маме, а мой сынок продолжал таранить себе дорожку на выход, распирая меня до невозможности. Когда головка прорезалась основательно, я почувствовала как там все защипало, и сообразила, что теперь лучше действительно взять себя в руки и начать слушаться акушерку. Врач наваливалась мне на живот с каждой новой потугой, выталкивая из меня ребенка, а вместе с ним и кишки, и душу. Хотелось дать ей коленкой в челюсть, но отвлекаться было нельзя. Отчетливо помнились все рассказы рожениц о том, как ребенок, чья головка дольше положенного оставалась зажатой в проходе, испытывает кислородное голодание, что на личике потом долго держится отек и гематома. А когда я увидела как врач прослушивает его сердечко, во мне окончательно созрела боевая решимость и с новой потугой я стиснула зубы и стала «какать», как требовала акушерка. Стыдно упоминать этот момент, но я тогда помимо страхов за ребенка испытывала опасение, что заработаю себе геморрой. Почему-то он всегда внушал мне первобытный ужас, но акушерка уверенным тоном прогнала мои страхи и, вновь зажмурившись и сцепив челюсти, я направила всю силу в очередную потугу. Пошла головка, я ее чувствовала и одобрительное сопровождение команды медиков: «Молодец... вот так, давай... умничка!», — придало сил на последнюю потугу. Казалось, к лицу хлынула кровь со всего тела. Это такое колоссальное напряжение, что меня без тестирования можно допускать к космическим полетам. Отчетливо чувствовалось, как головка выдавливается наружу, как натянута мышечная ткань, как все болит, и вот, наконец, головка родилась. Я вся превратилась в слух — когда же первый крик малыша раздастся? Молчит, и врачи молчат, но я почему-то уверенно спокойна. Тельце родилось мигом, выскользнуло с водами или с кровью. Тут я услышала сначала резкий крик, а потом недовольное вяканье сына. Плюхнули мне моего сыночка на живот. Такой мокрый, теплый и скользкий комочек. А шевелится в точности так же, как совсем недавно, сидя в животе. Так странно было ощущать эти неловкие, уже привычные движения по другую сторону живота. И тут силы покинули меня разом. Одна сплошная усталость во всем теле. Потянуло в сон. Я гнала его от себя, сопротивлялась, напрягала руку, которой придерживала лежащего на мне сынулю. А он кряхтел, прижавшись ко мне горячей щечкой, такой красненькой на фоне почти синей ручки, да поскрипывал, прислушиваясь к своему же голосу. Меня зашивали, я не уследила, как родила послед, в какой момент сделали укол новокаина, и что меня зашивают, я поняла из слов переговаривающейся с акушеркой врача. Они все решали, какими нитками лучше, в итоге мне наложили толстый, как канат кетгут. В палате стало совсем буднично, полились отвлеченные разговоры, и я лежала тихо, будто контуженная, и не сводила глаз со своего Алешки. Видно мне было только его тоненькую ручку, сжатую в кулачок, носик, приплюснутый тесными родовыми путями, и одну бровку, запачканную кровью. Когда пришла неонатолог, я узнала, что Лешка родился с однократным обвитием пуповиной. Больше я ничего не поняла из разговора неонатолога с моим врачом, склонившимся надо мной с иглой и нитками, как над пяльцами. Все плыло. Звуки тянулись, как на зажеванной кассете. И вот ту моего Алешку унесли взвешивать и замерять. Я только и успела шепнуть ему: «С днем рождения, сынок! Я люблю тебя!».